Достаточно традиционный и даже тривиальный вопрос: кому адресовано то, что будет написано и даже, возможно, опубликовано (пусть тиражом в нескольких десятках экземпляров)? И если это будет написано «ни для кого» конкретно, то зачем тогда вся эта морока с написанием немалого текста?
У меня нет никаких иллюзий, что сугубо субъективное жизнеописание столь неприметной «в обществе» личности, в течение столь долгих лет занимавшегося исключительно скучными для масс-медиа видами деятельности, может вызвать сколь бы значимый интерес для «широкой публики». По определению эта рукопись (потенциальное издание) – не для развлекаловки, не для обнародования скабрезных подробностей, не для «чтива». Пожалуй, то, что будет написано, предназначено для раздумья, для сопоставления и анализа, но не математического, не логического. Хотелось бы, чтобы оно хоть чуть-чуть всколыхнуло и очищенными красками мелких подробностей отреставрировало затертые и угасающие впечатления, а также личные для каждого воспоминания об исключительно трудном, жестоком (для подавляющего большинства соотечественников) и одновременно прекрасном, созидательном (к огромному сожалению, только для некоторой ограниченной когорты творцов, созидателей – посланников из «светлого» будущего) периоде в истории нашей Родины.
Жизнь любого человека, даже в самом непрезентабельном изложении, уникальна и неповторима. Именно в силу этой уникальности собственное жизнеописание вызывает наибольший резонанс, самый глубокий душевный трепет у автора и одновременно главного персонажа записываемого текста. А поэтому в силу той же уникальности для практически любого читателя события, происходящие с кем-то другим, деяния кого-то другого, его жизненные позиции, взгляды и переживания – отнюдь не причина или повод для сопереживания.
Отсюда вытекает изначальная, стартовая установка автора – все, о чем можно будет вспомнить и рассказать, в первую очередь, будет в некоторой степени интересно и волнительно для его близких: родственников, однокашников, сослуживцев, коллег по работе. И все же – зачем этот сыр-бор?..
Сегодня, когда я пишу первые строчки, осталось пять дней до моего 72‑летия. «Нормальному» человеку в эту пору уже поздно впервые писать что‑либо о себе любимом. У всех «нормальных», известных «всему обществу» представителей той или иной избранной «элиты» самое главное случилось много раньше, и о каких-либо «эпохальных достижениях» в их жизни масс-медиа успели «в красках маслом» растрезвонить по всем информационным каналам.
Тогда каковы основания у меня для того, чтобы написать о своей жизни нечто вразумительное и, что немаловажно, читабельное? Сейчас я уверен: такой повод есть. Более того, написать о том, что и как мне довелось совершить, какие у меня при этом были умственные, интеллектуальные напряги, каков был при этом градус моего эмоционального кипения, какова была амплитуда душевных колебаний (от азарта «озарения» до безвыходности «тупика от тупости»), – это мой долг. Я не могу его переложить ни на кого. Потому что об истинных перипетиях, зигзагах и провалах в никуда (моих!) знаю всё только я.
Самооценка – вещь исключительно неблагодарная, предельно открытая для нападок. Для неординарной личности его публичная самооценка непременно инициирует в амбициозном обществе референтов демонстративные попытки и завуалированные поползновения исказить, принизить и даже опорочить как личные качества персоны, прошагавшей не в ногу со всеми, так и её деяния.
Причем нескрываемая ярость такого рода наскоков, как правило, трансформируется в устойчивое желание «переписать» произошедшее, вплоть до изъятия значимых результатов этих деяний из нестандартной работы, выполненной кем-то конкретно, («не мог он это сделать, не мог!..») и экспроприации важных, значимых достижений в пользу каких-то других лиц или целых учреждений.
С другой стороны, если некто сделал нечто важное и основополагающее (исключительно и несравнимо более существенное в сравнении с общепринятыми или традиционными взглядами, концепциями и принципами) в некоторой области фундаментальных знаний и при этом никак не прокомментировал «как он дошел до жизни такой», то это дает огромный простор не только для примитивного вранья лично в его адрес. Аутизм созидающей личности позволяет когорте щелкоперов апостериори поизголяться и по поводу душевного, эмоционального, интеллектуального перенапряга творца в неимоверно трудные периоды его работы, и по поводу ложной трактовки итоговых результатов его трудов.
Не имею никаких оснований сомневаться в том, что мне удалось (довелось, пришлось…) успешно выполнить важнейшую работу в актуальной области физики – фундаментальных структур материи (субатомной физике). В то же время нет никаких признаков того, что сформулированные мной модели и описания фундаментальных структур материи, абсолютно адекватные реальности и в то же время абсолютно не соответствующие общепринятым взглядам и концепциям в этой важнейшей области физики (и даже всех естественно‑научных дисциплин), вскорости начнут триумфальное шествие по главнейшим магистралям, предназначенным для продвижения научных знаний: в академических НИИ, в университетах, инженерно-технических ВУЗах и даже в школах. Напротив, я уже ощутил открытое неприятие сформированных мной описаний и моделей, практически единодушное со стороны кондовых научных сотрудников академических НИИ и профессуры профильных кафедр университетов.
Я воспринял такое отношение к моим работам как вполне ожидаемое. Да и кто решится публично признаться в том, что его научная карьера была построена, мягко говоря, на некотором недопонимании сути, а, по гамбургскому счету, на тотальном извращении содержания и смысла экспериментальных данных (попросту – на «псевдонаучном вранье»). По этому поводу я написал и опубликовал небольшую книжку, а потому этой темы подробно касаться не буду.
В предлагаемом же жизнеописании я хочу поведать о тех условиях и обстоятельствах в моей жизни, которые способствовали тому, что я стал трудоголиком, сподвигли меня к тому, чтобы я стал «Фомой неверующим» и попытался «в непонятном» разобраться сам, без авторитетных поводырей, стимулировали мои усилия в этих попытках и, в конечном счете, обеспечили тот результат, который был достигнут.
Конечно, такими исходными корнями в моей жизни являются мои родители. От своих родителей я унаследовал (как и все дети – от родителей) не только свой «внешний облик». Мои родители и генами, и своей судьбой сформировали важные черты моей души, характера, личности: усидчивость, упертость…
Такими важнейшими обстоятельствами, по моему глубокому убеждению, также являются мои «малые Родины»: места моего детства, учебы, службы (география, климат, окружающая природа в самом широком смысле, экология…). Такими важнейшими условиями являются исторические события в жизни страны: военные годы детства, сломы идеологических диктатур (смерть Сталина в год моего окончания школы и поступления в академию, смещение Хрущева, Горбачевская перестройка…).
И, безусловно, такими стимулирующими импульсами в становлении и закаливании учебной, духовной, эмоциональной, интеллектуальной, творческой и других «граней» и «сторон» моей личности были и являются мои друзья детства, однокашники в школах, где я учился, однокурсники в военно‑инженерной академии, когда я учился в Москве, однополчане в моей службе в Забайкалье и на Дальнем Востоке, коллеги по труду на всех кафедрах, где я занимался «всеми видами работы профессорско-преподавательского состава»…
Первые десять лет моей самостоятельной, взрослой жизни мне довелось прожить в общежитии (первые три года учебы в академии – «на казарменном положении»). Круглосуточное «общение» с твоими соседями, находящимися в течение 24 часов на расстоянии вытянутых в разных направлениях рук, очень напрягающее и ко многому обязывающее психологическое испытание. И в то же время – это суровое, даже жестокое «воспитание чувств», выработка привычки не обращать внимания на неудобства, терпеть особенности характера твоих соседей: ведь и им с тобой жить не сладко.
И, конечно, в этом, исключительно субъективном жизнеописании всегда, неизбежным рефреном будет звучать чувство благодарности к своей Родине. К своим малым «Родинам по детству», к своим «принудительным Мачехам», где мне привелось служить согласно армейским приказам, к тем многочисленным приютам, где я побывал во время своих отпускных поездок или командировок по работе. Если очень кратко, сугубо в цифровой форме, то весь диапазон моих личных поездок и посещений географически ограничен с востока портом Ванино (140° долготы) на побережье Татарского пролива, а с запада городом Балтийск (20° долготы) на берегу Балтийского моря.
Так распорядилась «история с географией», что с юга Россия в основном ограничена 50 параллелью (конечно, исключая Приморье на востоке и Южный округ в Европейской части России). По совершенно «странному» стечению обстоятельств важнейшие моменты в моей жизни оказались географически связаны с пятьдесят второй параллелью. Я не вижу в этом никакой мистики, никакой предопределенности, никакого предначертания… Это просто географические реперы, которые, возможно, в той или иной степени оказали влияние на формирование, становление и развитие моей личности, моих принципов, жизненных позиций и взглядов.