Родители
Моя мама, отец, детство и школьные годы
Моя мама, Мария Алексеевна Козлова
Моя мама, Мария Алексеевна Козлова, родилась в 1912 году в с. Барышниково Саратовской губернии, почти на берегу Хопра (сейчас это село Тамалинского района Пензенской обл., почти рядом с местом соединения границ трех областей: Пензенской, Саратовской и Тамбовской).
Семья мамы была, по сельским традициям, многодетной. Как мне о своем трудном детстве (скажу прямо – неохотно) рассказывала мама, жизнь детей в селе была подвержена многочисленным рискам, и не все доживали до взрослых лет. Лично я был не только знаком, но и некоторое время (во время войны в Сибири, а потом в Саратове) жил у двух её родных сестер, а также у жены её родного брата, который был перед войной репрессирован.
Семья мамы была не только многодетной, но и трудолюбивой. По её словам летом все поднимались от сна с рассветом и, в меру своих физических возможностей, трудились до заката солнца: кто в поле, кто в саду, кто со скотиной. Осенью и зимой все дети учились, а мой «неграмотный» дед Алексей работал на своей мельничке и содержал керосиновую лавку. Забегая вперед, отмечу, что все сестры и брат мамы окончили педагогические институты и практически всю свою жизнь работали в школах.
Поскольку на фоне неизбежных в российских селах беспробудных пьяниц и просто бездельников (беднота!) семья считалась «зажиточной», то под лозунгом «раскулачивания» и «всеобщей коллективизации» в конце 20-тых годов мой дед Алексей был отправлен «для перевоспитания» в концлагерь, где и «без вести пропал». Оставшихся к этому времени в родном доме без отца сестер предупредили, что и они попали в список «для перевоспитания». Моя мама и её старшая сестра глухой ночью выпрыгнули из окна родного дома, огородами выбежали из села, в Вертуновке сели на какой-то товарняк и после нескольких пересадок докатили до Сибири. Как мне рассказывала мама, они с сестрой к этому времени окончили школу в Беково, а потому смогли устроиться учителями в глухих таежных селах в Тайшетском районе Иркутской области, где в основном жили бывшие каторжане и их «лишенные прав» дети. Так с нуля, без профильного образования, в 17 лет началась педагогическая работа моей мамы. Года через два, видимо вместе с сестрой, мама в 1932 году поступила учиться на физико-математический факультет Иркутского пединститута.
Будучи студенткой последнего курса института, мама в феврале 1936 года родила меня, весной с грудным ребенком на руках успешно сдала все государственные экзамены и в июле того же, 1936 года, получила диплом об окончании Иркутского Государственного Пединститута «по специальности физики» (так дословно написано в тексте её диплома) с присвоением квалификации преподавателя средней школы.
По окончании института мама, вместе с моим отцом, который окончил тот же институт, работали преподавателями в ИВАТУ и жили в жилом городке этого училища, на самой окраине города, рядом с Иркутским ипподромом на берегу речки Ушаковки.
С началом войны мой отец был мобилизован в армию, а я был отправлен на подножный корм к маминой сестре в Тайшет (она работала завучем в средней школе) и к жене её репрессированного брата в Бирюсинку (она работала в «закрытой» школе-интернате для детей репрессированных родителей, которые «трудились» в многочисленных Тайшет-лагах на строительстве БАМа и других работах). На продуктах с их подсобных хозяйств (картошка, овощи, козье и коровье молоко, весной черемша, молодая крапива и другие дары окрестной тайги и реки Бирюсы) я прокантовался первые годы войны и в 1943 году приехал в Иркутск, чтобы поступить на учебу в первый класс.
В Иркутске я проучился в двух школах: 4 класса в начальной школе, которая была недалеко от нашего жилого городка, 5 и 6 классы – в мужской средней школе, которая располагалась в 5-6 км от моего дома. Все это время мама работала преподавателем в ИВАТУ.
В 1949 году, в связи с переводом моего отчима в Вольское авиационно-техническое училище, мама вместе со мной переехала в г. Вольск. По дороге в Вольск мама на два летних месяца оставила меня в Саратове, у еще одной своей сестры. Она работала преподавателем в школе, и у неё был сын, который был младше меня на год, т.е. практически – мой одногодок.
За эти два летних месяца 1949 года мама была принята на работу в школу № 1 г. Вольска завучем и преподавателем математики. Мало того, поскольку у неё не было жилой площади, то ей предоставили «служебную» квартиру на цокольном этаже в правом крыле здания школы. Так что я приехал в Вольск, где «Школьный дворец» стал не только зданием, где я учился, но и моим домом, где я жил.
В 1949 году, в связи с переводом моего отчима в Вольское авиационно-техническое училище, мама вместе со мной переехала в г. Вольск. По дороге в Вольск мама на два летних месяца оставила меня в Саратове, у еще одной своей сестры. Она работала преподавателем в школе, и у неё был сын, который был младше меня на год, т.е. практически – мой одногодок.
За эти два летних месяца 1949 года мама была принята на работу в школу № 1 г. Вольска завучем и преподавателем математики. Мало того, поскольку у неё не было жилой площади, то ей предоставили «служебную» квартиру на цокольном этаже в правом крыле здания школы. Так что я приехал в Вольск, где «Школьный дворец» стал не только зданием, где я учился, но и моим домом, где я жил.
К моему приезду в самом здании школы следы пребывания госпиталя не проявлялись и практически всё (классы, кабинеты, раздевалка, коридоры…) было готово к учебному процессу. Однако на территории школы, внутри её ограды последствия функционирования госпиталя за месяц-другой ликвидированы не были. Не менее двух рядов справа от школы занимали недоразобранные, полузасыпанные развалины подсобных и хозяйственных то ли сараев, то ли землянок. Среди разбитых и разбросанных досок нередко попадались остатки материи (постельное бельё, бинты,..), разбитые ящики, металлические и стеклянные банки. Деревья росли только вдоль ограды, а вся территория вокруг бывших землянок справа от школы была усыпана золой, известью, строительным мусором и просто пылью.
Но зато само здание было воистине «Дворцом». Широкие коридоры, высокие потолки, огромные окна в классах и кабинетах, а какой актовый зал.
Тогда перед нашей квартирой были остатки фонтана, но сам фонтан, конечно, не действовал, а мы занимали большую угловую комнату с окнами, выходящими на две угловые стороны и две смежные очень узкие «комнатушки», одна из которых служила в качестве «кухни» – в ней была печка.
Прожили мы в этой школьной квартире два года, когда я учился в 7 и 8 классах. Так вышло, что учился я эти два года во второй смене, после школы обычно уроки не делал (были «дела» более важные и неотложные), а к урокам готовился с утра до «звонка на вторую смену». Из своего дома я выбегал по звонку, «почти опаздывая» и лишь опережая на лестнице в раздевалке закоренелых медлителей. Перед уроками в школе проводилась в коридоре на первом этаже физкультурная зарядка, которой руководил один из двух наших преподавателей физкультуры. Так что я пропускал не более двух-трех взмахов руками или ногами, а в класс на урок входил вместе со всеми, почти строем.
Мама, доверяя моей старательности (усидчивости, упертости?..), практически в текущие проблемы моей учебы не вникала и в мой учебный процесс не вмешивалась. Она полностью полагалась на профессиональную эрудицию преподавателей нашего класса и их воспитательную компетенцию. Естественно, что она была в курсе моих итоговых оценок: за четверть, за год, – но моими текущими оценками она не была озабочена. Так получилось, что она работала в первую смену, и наши дорожки в коридорах школы не пересекались. Казалось бы, что, если в школе учится сын завуча, и не только учится, но и живет «внутри школы», то это обстоятельство должно было бы порождать целый спектр разного рода додумок, сочинялок и догадок.
Может быть я обманываюсь или не обо всём был осведомлён, но о каких-либо коридорных обсуждалках по поводу учёбы или «поведения» моей персоны в школе (в «моем доме») я никогда не слышал.
Понятно, что еще менее я был в курсе учебно-административных забот моей мамы. Единственное, что мне запомнилось, так это ироничный комментарий десятиклассников, которых я знал и которые учились в первой смене, по поводу реакции их учителей на возможные действия завуча школы (моей мамы): цитата из Грибоедова («Ах, боже мой! Что будет говорить Мария Алексевна?»).
Тогда перед нашей квартирой были остатки фонтана, но сам фонтан, конечно, не действовал, а мы занимали большую угловую комнату с окнами, выходящими на две угловые стороны и две смежные очень узкие «комнатушки», одна из которых служила в качестве «кухни» – в ней была печка.
Прожили мы в этой школьной квартире два года, когда я учился в 7 и 8 классах. Так вышло, что учился я эти два года во второй смене, после школы обычно уроки не делал (были «дела» более важные и неотложные), а к урокам готовился с утра до «звонка на вторую смену». Из своего дома я выбегал по звонку, «почти опаздывая» и лишь опережая на лестнице в раздевалке закоренелых медлителей. Перед уроками в школе проводилась в коридоре на первом этаже физкультурная зарядка, которой руководил один из двух наших преподавателей физкультуры. Так что я пропускал не более двух-трех взмахов руками или ногами, а в класс на урок входил вместе со всеми, почти строем.
Мама, доверяя моей старательности (усидчивости, упертости?..), практически в текущие проблемы моей учебы не вникала и в мой учебный процесс не вмешивалась. Она полностью полагалась на профессиональную эрудицию преподавателей нашего класса и их воспитательную компетенцию. Естественно, что она была в курсе моих итоговых оценок: за четверть, за год, – но моими текущими оценками она не была озабочена. Так получилось, что она работала в первую смену, и наши дорожки в коридорах школы не пересекались. Казалось бы, что, если в школе учится сын завуча, и не только учится, но и живет «внутри школы», то это обстоятельство должно было бы порождать целый спектр разного рода додумок, сочинялок и догадок.
Может быть я обманываюсь или не обо всём был осведомлён, но о каких-либо коридорных обсуждалках по поводу учёбы или «поведения» моей персоны в школе (в «моем доме») я никогда не слышал.
Понятно, что еще менее я был в курсе учебно-административных забот моей мамы. Единственное, что мне запомнилось, так это ироничный комментарий десятиклассников, которых я знал и которые учились в первой смене, по поводу реакции их учителей на возможные действия завуча школы (моей мамы): цитата из Грибоедова («Ах, боже мой! Что будет говорить Мария Алексевна?»).
Тогда Школа № 1 была единственной мужской средней школой непосредственно в Вольске. Доминировали в школе учителя-мужчины. Так в моем классе на протяжении четырех лет (7-8-9-10) русский язык и литературу преподавал Сергей Дмитриевич Февралёв, математике учил Павел Васильевич Корнеев, физику излагал Виктор Михайлович Жедрин, мужчинами были преподаватели по химии, физкультуре, черчению. Конечно, были и преподаватели-женщины. Нашим классным руководителем на протяжении всех четырех лет (1949-1953 г.г.) до самого выпуска была Зоя Акимовна Аристова (ботаника, зоология). Долгое время она вела переписку с выпускниками своего класса, несколько писем написала она и мне.
Можно многое вспомнить о моем житье-учебе в школе, но это уже другая история. Напишу только об одном. Через стенку от нашей квартиры, на том же цокольном этаже в правом крыле школы размещалась школьная библиотека. Практически все книги школьной программы по литературе у меня были собственные (Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Тургенев, Гоголь,..), но в библиотеке были и «некоторые» другие книги. В годы до смерти Сталина было «запрещено» так много книг, что сейчас трудно поверить, что это было возможно. Был запрещен «весь» Достоевский, «весь» Набоков, «весь» Бунин, «весь» Зощенко, Ильф и Петров, «весь» Платонов, «весь» Дюма,..
Ввиду моего «особого статуса» в школе и поощряя мою любознательность, школьный библиотекарь разрешала мне рыться на любых полках библиотеки, и я мог прочитать не только научную фантастику Казанцева, Ефремова, Жюль Верна, но и «Трех мушкетеров», «Графа Монте-Кристо», исторические романы Вальтера Скотта, Фенимора Купера и другие занимательные и полузапрещенные (не рекомендуемные) книги.
Если я не перепутал, то в восьмом классе, когда мы проходили «Слово о полку Игореве», наш учитель С.Д. Февралёв поручил мне сделать «доклад» (вернее, «сообщение») творческого характера. Он высказал пожелание, чтобы я сделал сопоставление русского «Слова о полке Игореве» с «рыцарскими» эпосами: французским «Песнь о Роланде» и германским «Песнь о Нибелунгах». Уж не знаю, насколько был удовлетворен моими творческими успехами Сергей Дмитриевич, но у меня на всю жизнь отложилась эмоциональная извилина о кровавой жестокости Зигфрида, о мстительности белокурой бестии Брунгильды в противовес славянской жертвенности героев «Слова».
Можно многое вспомнить о моем житье-учебе в школе, но это уже другая история. Напишу только об одном. Через стенку от нашей квартиры, на том же цокольном этаже в правом крыле школы размещалась школьная библиотека. Практически все книги школьной программы по литературе у меня были собственные (Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Тургенев, Гоголь,..), но в библиотеке были и «некоторые» другие книги. В годы до смерти Сталина было «запрещено» так много книг, что сейчас трудно поверить, что это было возможно. Был запрещен «весь» Достоевский, «весь» Набоков, «весь» Бунин, «весь» Зощенко, Ильф и Петров, «весь» Платонов, «весь» Дюма,..
Ввиду моего «особого статуса» в школе и поощряя мою любознательность, школьный библиотекарь разрешала мне рыться на любых полках библиотеки, и я мог прочитать не только научную фантастику Казанцева, Ефремова, Жюль Верна, но и «Трех мушкетеров», «Графа Монте-Кристо», исторические романы Вальтера Скотта, Фенимора Купера и другие занимательные и полузапрещенные (не рекомендуемные) книги.
Если я не перепутал, то в восьмом классе, когда мы проходили «Слово о полку Игореве», наш учитель С.Д. Февралёв поручил мне сделать «доклад» (вернее, «сообщение») творческого характера. Он высказал пожелание, чтобы я сделал сопоставление русского «Слова о полке Игореве» с «рыцарскими» эпосами: французским «Песнь о Роланде» и германским «Песнь о Нибелунгах». Уж не знаю, насколько был удовлетворен моими творческими успехами Сергей Дмитриевич, но у меня на всю жизнь отложилась эмоциональная извилина о кровавой жестокости Зигфрида, о мстительности белокурой бестии Брунгильды в противовес славянской жертвенности героев «Слова».
Параллельный с нашим (8-9-10) выпускной класс считался более «сильным» (там было больше отличников и меньше завзятых троечников) и после 7 класса мама предложила перевести меня в этот класс. Однако мне это показалось невозможным (чисто по моим субъективным чувствам или ощущениям) и я категорически отказался, оставшись до выпуска в своем классе.
В 1952 году мама была назначена заведующим ГорОНО г. Вольска. На этой административной должности в Вольске она проработала до 1956 года.
В 1956 году мама была назначена заведующим ОблОНО Саратовской области и переехала в Саратов. В этот период ей пришлось бесконечно мотаться по многочисленным районам Саратовской области и заниматься решением принципиально не решаемых проблем народного образования, пусть даже в отдельно взятой области (сельские некомплектные школы, квалификация и подготовка учителей, ремонт школ и их обеспечение,...).
Конечно, пришлось ей много раз быть «вызванной на ковер» и к областному партийному руководству и к московскому министерскому начальству. Однажды пришлось маме пройти процедуру «кадрового выдвижения»: её предложили выдвинуть на должность зам. Министра просвещения. Однако в результате нескольких бесед в соответствующем отделе ЦК КПСС она решила, что это не её дело и решительно отказалась. Она не любила распространяться по этому поводу, но мне показалось, что в партийных «инстанциях» отказ от карьерных предложений воспринимался с большим недоумением. На этой должности она проработала до 1963 года, пока в результате административных реформ Н. Хрущёва были образованы Совнархозы.
В 1963-64 г.г. она поработала нач. отдела детских учреждений Совнархоза, а последние 4 года (1965-68), до выхода на пенсию по возрасту, она работала директором школы-интерната № 6 в Саратове.
В статусе пенсионера она работала еще 20 лет (в основном в научной библиотеке Саратовского мединститута, недалеко от своего дома). Окончательно она перестала трудиться в 1988 году, проработав почти 60 лет.
Ушла из жизни мама в 2000 году.
В 1952 году мама была назначена заведующим ГорОНО г. Вольска. На этой административной должности в Вольске она проработала до 1956 года.
В 1956 году мама была назначена заведующим ОблОНО Саратовской области и переехала в Саратов. В этот период ей пришлось бесконечно мотаться по многочисленным районам Саратовской области и заниматься решением принципиально не решаемых проблем народного образования, пусть даже в отдельно взятой области (сельские некомплектные школы, квалификация и подготовка учителей, ремонт школ и их обеспечение,...).
Конечно, пришлось ей много раз быть «вызванной на ковер» и к областному партийному руководству и к московскому министерскому начальству. Однажды пришлось маме пройти процедуру «кадрового выдвижения»: её предложили выдвинуть на должность зам. Министра просвещения. Однако в результате нескольких бесед в соответствующем отделе ЦК КПСС она решила, что это не её дело и решительно отказалась. Она не любила распространяться по этому поводу, но мне показалось, что в партийных «инстанциях» отказ от карьерных предложений воспринимался с большим недоумением. На этой должности она проработала до 1963 года, пока в результате административных реформ Н. Хрущёва были образованы Совнархозы.
В 1963-64 г.г. она поработала нач. отдела детских учреждений Совнархоза, а последние 4 года (1965-68), до выхода на пенсию по возрасту, она работала директором школы-интерната № 6 в Саратове.
В статусе пенсионера она работала еще 20 лет (в основном в научной библиотеке Саратовского мединститута, недалеко от своего дома). Окончательно она перестала трудиться в 1988 году, проработав почти 60 лет.
Ушла из жизни мама в 2000 году.
Отец
Мой отец, Василий Алексеевич Буртаев, родился в январе 1907 года в крестьянской семье, жившей в селе Бегуч Камешкирского района Пензенской области. В его семье у него был брат, мой дядя – Федор Алексеевич. Ни о судьбе моего деда по линии отца, Алексея Буртаева, ни о судьбе моего дяди, Федора Алексеевича Буртаева, никакой информации у меня нет.
Историческая справка. Село БЕГУЧ (52° 36' широты и 46° 13' долготы).
БЕГУЧ (Старый Бегуч, Мурза), мордовское-эрзя село, центр Бегучевского сельсовета, в 28 км к югу от районного центра, на границе с Саратовской областью. Основано между 1725 и 1745 г. на одноименном ручье. Первопоселенцы из села Нижняя Елюзань. В 1765 г., после крещения мордвы, построена церковь во имя св. Косьмы и Дамиана, в 1890 г. построена новая; в ней имелась статуя Христа, сделанная из дерева. С 1780 г. в составе Петровского уезда Саратовской губернии, волостной центр. В 1877 г. – 215 дворов, церковь, школа. В 1911 г. – 323 двора, церковь, земская и церковноприходская школы. По записи 1911 г., в полуверсте от села на возвышенности находились древние мордовские могилы. В 1921–1922 г.г. – голод.
Численность населения: в 1859 г. – 1445, 1911 г. – 2558, 1914 г.– 3010, 1926 г.– 1937, 1930 г.– 2182, 1959 г.– 961, 1979 г.– 600, 1989 г.– 461 жителя.
На 1.1.2004 – 147 хозяйств, 358 жителей.
В 2008 г. в школе села Бегуч было 4 классокомплекта – 13 учащихся.
БЕГУЧ (Старый Бегуч, Мурза), мордовское-эрзя село, центр Бегучевского сельсовета, в 28 км к югу от районного центра, на границе с Саратовской областью. Основано между 1725 и 1745 г. на одноименном ручье. Первопоселенцы из села Нижняя Елюзань. В 1765 г., после крещения мордвы, построена церковь во имя св. Косьмы и Дамиана, в 1890 г. построена новая; в ней имелась статуя Христа, сделанная из дерева. С 1780 г. в составе Петровского уезда Саратовской губернии, волостной центр. В 1877 г. – 215 дворов, церковь, школа. В 1911 г. – 323 двора, церковь, земская и церковноприходская школы. По записи 1911 г., в полуверсте от села на возвышенности находились древние мордовские могилы. В 1921–1922 г.г. – голод.
Численность населения: в 1859 г. – 1445, 1911 г. – 2558, 1914 г.– 3010, 1926 г.– 1937, 1930 г.– 2182, 1959 г.– 961, 1979 г.– 600, 1989 г.– 461 жителя.
На 1.1.2004 – 147 хозяйств, 358 жителей.
В 2008 г. в школе села Бегуч было 4 классокомплекта – 13 учащихся.
Как видно из этой справки до 1914 года в селе Бегуч (так же как и в селе Зубрилово) постоянно возрастала численность его жителей – свидетельство многодетности большинства крестьянских семей. Это в полной мере относилось и ко дворам, соседним с двором моего деда по отцу, Алексея Буртаева.
В селе Бегуч (так же как и в Зубрилово) многие крестьянские семьи имели традиционно одинаковые для своего села фамилии – Буртаев. Мне известно, что отец поддерживал связи с односельчанкой Буртаевой Анастасией Семеновной и, видимо, с ее братом Буртаевым Константином Семеновичем.
Почему отец уехал из родного села? Как он оказался в Сибири? Мне он ни об этом, ни вообще о своем детстве и юношестве ничего не рассказывал.
В селе Бегуч (так же как и в Зубрилово) многие крестьянские семьи имели традиционно одинаковые для своего села фамилии – Буртаев. Мне известно, что отец поддерживал связи с односельчанкой Буртаевой Анастасией Семеновной и, видимо, с ее братом Буртаевым Константином Семеновичем.
Почему отец уехал из родного села? Как он оказался в Сибири? Мне он ни об этом, ни вообще о своем детстве и юношестве ничего не рассказывал.
Не исключено, что некоторые причины уезда отца из Бегуча помогут прояснить типичные судьбы бегучевских крестьян того времени.
Из автобиографии Дмитрия Семеновича Буртаева (1933-1934 — Председатель суда Мордовской Автономной области, с 1935 по 1936 год — Председатель Главного суда Мордовской АССР)
«Родился 3 июня 1906 года в с. Бегуч Порзовской волости Петровского уезда в бедной крестьянской семье. Семья состояла из семи человек. Когда мне исполнилось восемь лет, родители определили в школу учиться, где и проучили три года, дальше продолжать учебу за неимением средств не представлялось возможным. За неимением лошади мне и родителям приходилось работать у зажиточных крестьян и продолжалось это до 1921 года. Но голод заставил меня искать себе средства существования, и я решил пойти в город, где поступил работать и в 1922 году вступил в комсомол…»
Информация: Пензенское общество "Мемориал":
· Буртаев Григорий Карпович
Родился в 1877 г., Пензенская обл., Камешкирский р-н, с. Бегуч; мордвин; неграмотный; б/п; крестьянин-единоличник. Проживал: Пензенская обл., Камешкирский р-н, с. Бегуч.
Арестован Камешкирским РА ПП ОГПУ СВК 8 января 1931 г.
Приговорен: тройка при ПП ОГПУ СВК 1 марта 1931 г., обв.: проводил антисоветскую агитацию против мероприятий, проводимых партией и правительством на селе. Реабилитирован 25 июля 1989 г.
· Буртаев Александр Васильевич
Родился в 1904 г., Пензенская обл., Камешкирский р-н, с. Бегуч; мордвин; образование начальное; б/п. Сельская школа, учитель. Проживал: Пензенская обл., Камешкирский р-н, дер. Мокрый Дол, Бегучанский с/с.
Арестован Камешкирским РО УНКВД по Куйбышевской области 5 декабря 1937 г.
Приговорен: тройка при УНКВД по Куйб. обл. 19 декабря 1937 г., (обвинение: проводил антисоветскую деятельность против выборов в Верховный Совет, пытался сорвать собрание по подготовке к выборам).
Приговор: заключен в к/лагерь на 10 лет. Реабилитирован в 1955 г. за отсутствием состава преступления.
«Родился 3 июня 1906 года в с. Бегуч Порзовской волости Петровского уезда в бедной крестьянской семье. Семья состояла из семи человек. Когда мне исполнилось восемь лет, родители определили в школу учиться, где и проучили три года, дальше продолжать учебу за неимением средств не представлялось возможным. За неимением лошади мне и родителям приходилось работать у зажиточных крестьян и продолжалось это до 1921 года. Но голод заставил меня искать себе средства существования, и я решил пойти в город, где поступил работать и в 1922 году вступил в комсомол…»
Информация: Пензенское общество "Мемориал":
· Буртаев Григорий Карпович
Родился в 1877 г., Пензенская обл., Камешкирский р-н, с. Бегуч; мордвин; неграмотный; б/п; крестьянин-единоличник. Проживал: Пензенская обл., Камешкирский р-н, с. Бегуч.
Арестован Камешкирским РА ПП ОГПУ СВК 8 января 1931 г.
Приговорен: тройка при ПП ОГПУ СВК 1 марта 1931 г., обв.: проводил антисоветскую агитацию против мероприятий, проводимых партией и правительством на селе. Реабилитирован 25 июля 1989 г.
· Буртаев Александр Васильевич
Родился в 1904 г., Пензенская обл., Камешкирский р-н, с. Бегуч; мордвин; образование начальное; б/п. Сельская школа, учитель. Проживал: Пензенская обл., Камешкирский р-н, дер. Мокрый Дол, Бегучанский с/с.
Арестован Камешкирским РО УНКВД по Куйбышевской области 5 декабря 1937 г.
Приговорен: тройка при УНКВД по Куйб. обл. 19 декабря 1937 г., (обвинение: проводил антисоветскую деятельность против выборов в Верховный Совет, пытался сорвать собрание по подготовке к выборам).
Приговор: заключен в к/лагерь на 10 лет. Реабилитирован в 1955 г. за отсутствием состава преступления.
Заключение из такого рода справок формируется само собой: на одной и той же широте 52° в двух достаточно больших селах на границе Пензенской и Саратовской областей (Зубрилово и Бегуч) к концу 20 годов воцарились бедность (следствие безработицы), голод, правовой беспредел, репрессии… Немудрено, что ни моей маме о своих Зубриловских злоключениях, ни моему отцу о Бегучевской жизни рассказывать своему сыну не было никакого желания.
Судьбе было уготовано, чтобы в результате их встречи в Иркутске на той же широте 52о, но уже в Сибири, у них родился их сын, названный ими Юрием.
После окончания физико-математического факультета отец и мама работали вольнонаемными преподавателями в ИВАТУ. Во время войны отец был призван в армию, а в 1945 году был демобилизован.
С 1945 года он работал в Иркутске инспектором отдела народного образования. Один год, когда я учился в 3 классе (1945-46 г.г.) я жил у него, в плотно населенной коммунальной квартире на первом этаже двухэтажного деревянного, «стандартного» для старого Иркутска дома. (Дом был расположен на улице Карла Либкнехта – в глубине второго двора от угла с улицей Тимирязева по правой стороне, если идти от центра.) Естественно, что ему очень хотелось иметь свой угол. Его желание исполнилось, и он переехал в свою малогабаритную квартирку, тоже в деревянном трехэтажном доме на Вузовской набережной, прямо на берегу Ангары. Водопровода в том доме не было, и за водой ходили на Ангару. Особенно экзотическим этот процесс был зимой: ангарскую воду зачерпывали из полыньи, которую вырубали метрах в 25-30 от берега – чтобы вода была гарантированно «по-байкальски» чистой.
В конце 40 годов к нему приехала жить его мама – моя бабушка. Вместе с ней я не жил, а встречался только тогда, когда приходил навестить отца в субботу-воскресенье. Тогда ей было больше восьмидесяти лет, и она по моим детским представлениям показалась мне весьма «старой». В квартире у нее был свой уголок, где стояла её кровать, небольшой столик с ящичками. Над столиком находилась полка, на которой стояли небольшие иконки, и часто горела свечка. В 11-12 лет трудно понять всю нематериальную ценность и ощущение важности в жизни такой духовной субстанции, как родственная связь.
Из Бегуча отец на всю свою жизнь пронёс любовь к тонкому деревянному ремеслу – выпиливанию различного рода деревянных узоров. У него было, как мне тогда казалось, огромное число разного размера и формата пилок, лобзиков, надфилей, шкурок и другого инструментария для выпиливания узоров и рисунков, в основном из фанеры разной толщины. Изделиями своего хобби он украшал всевозможные предметы мебели: полки, этажерки…Для долговечности они покрывались лаком и регулярно подвергались «реставрации».
Судьбе было уготовано, чтобы в результате их встречи в Иркутске на той же широте 52о, но уже в Сибири, у них родился их сын, названный ими Юрием.
После окончания физико-математического факультета отец и мама работали вольнонаемными преподавателями в ИВАТУ. Во время войны отец был призван в армию, а в 1945 году был демобилизован.
С 1945 года он работал в Иркутске инспектором отдела народного образования. Один год, когда я учился в 3 классе (1945-46 г.г.) я жил у него, в плотно населенной коммунальной квартире на первом этаже двухэтажного деревянного, «стандартного» для старого Иркутска дома. (Дом был расположен на улице Карла Либкнехта – в глубине второго двора от угла с улицей Тимирязева по правой стороне, если идти от центра.) Естественно, что ему очень хотелось иметь свой угол. Его желание исполнилось, и он переехал в свою малогабаритную квартирку, тоже в деревянном трехэтажном доме на Вузовской набережной, прямо на берегу Ангары. Водопровода в том доме не было, и за водой ходили на Ангару. Особенно экзотическим этот процесс был зимой: ангарскую воду зачерпывали из полыньи, которую вырубали метрах в 25-30 от берега – чтобы вода была гарантированно «по-байкальски» чистой.
В конце 40 годов к нему приехала жить его мама – моя бабушка. Вместе с ней я не жил, а встречался только тогда, когда приходил навестить отца в субботу-воскресенье. Тогда ей было больше восьмидесяти лет, и она по моим детским представлениям показалась мне весьма «старой». В квартире у нее был свой уголок, где стояла её кровать, небольшой столик с ящичками. Над столиком находилась полка, на которой стояли небольшие иконки, и часто горела свечка. В 11-12 лет трудно понять всю нематериальную ценность и ощущение важности в жизни такой духовной субстанции, как родственная связь.
Из Бегуча отец на всю свою жизнь пронёс любовь к тонкому деревянному ремеслу – выпиливанию различного рода деревянных узоров. У него было, как мне тогда казалось, огромное число разного размера и формата пилок, лобзиков, надфилей, шкурок и другого инструментария для выпиливания узоров и рисунков, в основном из фанеры разной толщины. Изделиями своего хобби он украшал всевозможные предметы мебели: полки, этажерки…Для долговечности они покрывались лаком и регулярно подвергались «реставрации».
В начале пятидесятых годов отец переехал в Ангарск, где получил отдельную квартиру в новом доме. Здесь он работал преподавателем математики в специализированной математической школе № 10. В этой школе он проработал до выхода на пенсию (1955-1969 г.г.) и был удостоен звания «Отличник народного образования РСФСР».
Умер отец летом 1988 года и был похоронен в Ангарске.
В школьные годы, когда у меня возникали какие-нибудь разногласия (по пустяковым поводам) с мамой, то, не добившись от меня согласия с её мнением, она, то ли в шутку, то ли всерьёз, говорила: «Ты упрямый, как мордвин».
У меня это напоминание о «мордовских корнях» моего отца не вызывало никаких эмоций: ни смущения, ни гордости, ни горести, ни радости. Тем более, меня как-то мало волновало происхождение моей фамилии, т.е. фамилии моего отца и всех его предков по отцовской линии (значимой фамилии села Бегуч).
Мои приятели и знакомые в те годы (одноклассники, ребята, жившие в городке ИВАТУ в Иркутске) воспринимали друг друга (и себя, в том числе) как детскую часть единого «советского» народа. Советского народа – победителя в Великой Отечественной войне с гитлеровскими (иноземными) захватчиками –, для которого любая национальность каких-либо его индивидуумов имеет малосущественное значение, носит эфемерный характер.
Что русский, что бурят, что еврей, что мордвин – какая разница?
Однажды, в поезде Москва-Чебоксары я очутился в одном купе с профессиональным «историческим филологом», который представился мне, как представитель «древней приволжской народности». Он за время нашей поездки до стольного града Чувашии прочитал мне (конечно, не по бумажке) не одну часовую лекцию об этимологии моей фамилии Буртаев – по имени народности: на территории современной Пензенской области и окружающих её приволжских местностей жил многочисленный народ «буртасы» (или «бурташи»).
По его словам, в средние века, до татаро-монгольского нашествия, буртасы имели свою государственность, с центральным поселением на берегах реки Суры, а в топонимике Пензенской области сохранились названия: гора Буртас, в Вадинском районе течет речка Буртас, на берегу которой располагаются села Большой Буртас (ныне слившееся с селом Знаменское) и Малый Буртас…
Сейчас, в годы ренессанса националистических импульсов и побуждений по разнонаправленным векторам не всегда понятных интересов и конечных целей, вокруг происхождения и средневековой истории (до татаро-монгольского нашествия) народа «буртасы» развернулись нешуточные исторические, археологические, научные и околонаучные дискуссии.
Без комментариев приведу наиболее разнополярные и распространенные точки зрения и интерпретации средневековых литературных памятников.
Нижеследующий текст – компиляция нескольких несовпадающих друг с другом взглядов, в основном, пензенских авторов.
Умер отец летом 1988 года и был похоронен в Ангарске.
В школьные годы, когда у меня возникали какие-нибудь разногласия (по пустяковым поводам) с мамой, то, не добившись от меня согласия с её мнением, она, то ли в шутку, то ли всерьёз, говорила: «Ты упрямый, как мордвин».
У меня это напоминание о «мордовских корнях» моего отца не вызывало никаких эмоций: ни смущения, ни гордости, ни горести, ни радости. Тем более, меня как-то мало волновало происхождение моей фамилии, т.е. фамилии моего отца и всех его предков по отцовской линии (значимой фамилии села Бегуч).
Мои приятели и знакомые в те годы (одноклассники, ребята, жившие в городке ИВАТУ в Иркутске) воспринимали друг друга (и себя, в том числе) как детскую часть единого «советского» народа. Советского народа – победителя в Великой Отечественной войне с гитлеровскими (иноземными) захватчиками –, для которого любая национальность каких-либо его индивидуумов имеет малосущественное значение, носит эфемерный характер.
Что русский, что бурят, что еврей, что мордвин – какая разница?
Однажды, в поезде Москва-Чебоксары я очутился в одном купе с профессиональным «историческим филологом», который представился мне, как представитель «древней приволжской народности». Он за время нашей поездки до стольного града Чувашии прочитал мне (конечно, не по бумажке) не одну часовую лекцию об этимологии моей фамилии Буртаев – по имени народности: на территории современной Пензенской области и окружающих её приволжских местностей жил многочисленный народ «буртасы» (или «бурташи»).
По его словам, в средние века, до татаро-монгольского нашествия, буртасы имели свою государственность, с центральным поселением на берегах реки Суры, а в топонимике Пензенской области сохранились названия: гора Буртас, в Вадинском районе течет речка Буртас, на берегу которой располагаются села Большой Буртас (ныне слившееся с селом Знаменское) и Малый Буртас…
Сейчас, в годы ренессанса националистических импульсов и побуждений по разнонаправленным векторам не всегда понятных интересов и конечных целей, вокруг происхождения и средневековой истории (до татаро-монгольского нашествия) народа «буртасы» развернулись нешуточные исторические, археологические, научные и околонаучные дискуссии.
Без комментариев приведу наиболее разнополярные и распространенные точки зрения и интерпретации средневековых литературных памятников.
Нижеследующий текст – компиляция нескольких несовпадающих друг с другом взглядов, в основном, пензенских авторов.
Первая («квазиофициальная») информация.
Буртасы (тат. бортас(лар)) — народ, живший в 8-14 в.в. в Поволжье и Посурье, частично на землях, впоследствии составивших территорию Пензенского края, а также располагавшихся по правому берегу средней Волги. Первое упоминание у арабского энциклопедиста Аль-Калби в конце 8 в. Наиболее полная информация о буртасах того времени содержится в труде персидского автора 10 в. Ибн-Руста. В совокупности по письменным источникам сделан вывод, что буртасы – это тюркский конгломерат племен, объединенных общим названием в 8 в.
Первоначально (как минимум с 5 в. н. э.) буртасы жили вдоль самой Волги примерно от современного города Саратова до г. Сызрань (территория современных Саратовской, Ульяновской и крайнего востока Пензенской областей). С конца 7 в. буртасы находились под властью Хазарского каганата. В 7-10 в. через их территорию двигались на север булгары, постепенно занявшие северные земли буртасов. С конца 10 в. — платили дань то русским княжествам, то Волжской Болгарии.
В 11 в. буртасы продвинулись далее на северо-запад, в верхний бассейн Суры и частично Мокши и Цны (ср. например, река Буртас на западе Пензенской области). Тогда же они были вытеснены из приволжских степей половцами.
В русских литературных памятниках буртасы упоминаются с 13 в. После монголо-татарского нашествия 13 в. буртасы окончательно исчезли, смешавшись с половцами, булгарами и мордвой.
По-видимому, буртасы оказали влияние на формирование культуры мишарей и мордвы.
Языковая принадлежность буртасов до сих пор точно не установлена. Обычно предполагается, что они говорили на финно-угорском языке, были родственны мордве и выделились около 5 в. из племен городецкой культуры, продвинувшись на юго-восток. Также существует точка зрения, что буртасы были потомками ираноязычных сарматов (алано-асская ветвь, имеющая общие корни с осетинами), кочевавших в эти районах с первого тыс. до н. э.
По этнокультурному определению буртасов в результате двухсотлетнего изучения сложилось множество точек зрения, которые можно объединить в три основные: тюркская, алано-асская и мордовская (наименее распространенная). Наиболее распространенной является тюркская.
Другая («радикальная») точка зрения.
«Возвращаемся снова к поискам этнического корня жителей Сурского края. Думается, поборники вычленения в чистом виде аборигенов или кочевников не правы, потому как маятник движения от одних к другим начал качаться в Поволжье еще далеко до нашей эры. Даже в пределах новой эры он уже несколько раз менял свое направление. Например, в существовавшей вплоть до IV века нашей эры Городецкой культуре формировалась протомордва. Следом, с V по VII век в Именьковской культуре оформлялись протославяне. С VII по XVII век доминировали, правда, попадая в зависимость то к хазарам, то к булгарам, то к славянам, собственно буртасы. И только с XVII века по настоящее время край колонизировали в тесном союзе с мордвой русские.
В итоге есть мы — нынешние жители Сурского края, которых нельзя отнести к какой-то одной сопутствующей национальности. Да это и невозможно чисто культурологически. Мордва, проживающая среди татар, поведенчески уже полумордва. Татары, проживающие среди русских — полутатары. Да и русские, проживающие в таком тесном окружении уже не совсем русские…
Так у всех вышеперечисленных национальностей образовывался один общий субстрат — буртасский. Процессы ассимиляции, конечно, были взаимными, но в итоге выживало и корневое начало. Другими словами, каждый житель Сурского края ныне хоть немного, а в душе буртас.
Для полного этнокомплекта в Пензенской области не хватает лишь немного осетин, в венах которых имеется толика буртасской крови.
С другой стороны, конечно, мы буквально не буртасы. Однако общий этнический корень у нас не мордовский, не татарский и не русский. Он — буртасский.
Мы — русские буртасы, мордовские буртасы, чувашские буртасы, осетинские буртасы. И так далее. Мы буртасы потому, что в каждом другом, кроме буртасского этноса, имеется примесь буртасского, а не наоборот. Отсюда и одностороннее тяготение всех национальностей на территории Пензенской области к буртасам как собственному праэтносу.
Другими словами, настоящая история Пензенской области начинается с истории появления на ее территории племен буртас и заканчивается продолжающимся процессом взаимного этнического обогащения всех основных национальностей на фоне буртасского географического оплодотворения.
Из сказанного можно сделать немало практических выводов.
Во-первых, имеются все субъективные (человеческие) основания на то, чтобы расширить территорию Пензенской области до включения в исходную территорию республик Мордовия и Чувашия.
Сюда же должна отойти большая часть Ульяновской области и север Саратовской области с его Ново-Буртасским районом, а также часть буртасского Татарстана.
От Тамбовской области – касимовско-мишарская часть».
Буртасы (тат. бортас(лар)) — народ, живший в 8-14 в.в. в Поволжье и Посурье, частично на землях, впоследствии составивших территорию Пензенского края, а также располагавшихся по правому берегу средней Волги. Первое упоминание у арабского энциклопедиста Аль-Калби в конце 8 в. Наиболее полная информация о буртасах того времени содержится в труде персидского автора 10 в. Ибн-Руста. В совокупности по письменным источникам сделан вывод, что буртасы – это тюркский конгломерат племен, объединенных общим названием в 8 в.
Первоначально (как минимум с 5 в. н. э.) буртасы жили вдоль самой Волги примерно от современного города Саратова до г. Сызрань (территория современных Саратовской, Ульяновской и крайнего востока Пензенской областей). С конца 7 в. буртасы находились под властью Хазарского каганата. В 7-10 в. через их территорию двигались на север булгары, постепенно занявшие северные земли буртасов. С конца 10 в. — платили дань то русским княжествам, то Волжской Болгарии.
В 11 в. буртасы продвинулись далее на северо-запад, в верхний бассейн Суры и частично Мокши и Цны (ср. например, река Буртас на западе Пензенской области). Тогда же они были вытеснены из приволжских степей половцами.
В русских литературных памятниках буртасы упоминаются с 13 в. После монголо-татарского нашествия 13 в. буртасы окончательно исчезли, смешавшись с половцами, булгарами и мордвой.
По-видимому, буртасы оказали влияние на формирование культуры мишарей и мордвы.
Языковая принадлежность буртасов до сих пор точно не установлена. Обычно предполагается, что они говорили на финно-угорском языке, были родственны мордве и выделились около 5 в. из племен городецкой культуры, продвинувшись на юго-восток. Также существует точка зрения, что буртасы были потомками ираноязычных сарматов (алано-асская ветвь, имеющая общие корни с осетинами), кочевавших в эти районах с первого тыс. до н. э.
По этнокультурному определению буртасов в результате двухсотлетнего изучения сложилось множество точек зрения, которые можно объединить в три основные: тюркская, алано-асская и мордовская (наименее распространенная). Наиболее распространенной является тюркская.
Другая («радикальная») точка зрения.
«Возвращаемся снова к поискам этнического корня жителей Сурского края. Думается, поборники вычленения в чистом виде аборигенов или кочевников не правы, потому как маятник движения от одних к другим начал качаться в Поволжье еще далеко до нашей эры. Даже в пределах новой эры он уже несколько раз менял свое направление. Например, в существовавшей вплоть до IV века нашей эры Городецкой культуре формировалась протомордва. Следом, с V по VII век в Именьковской культуре оформлялись протославяне. С VII по XVII век доминировали, правда, попадая в зависимость то к хазарам, то к булгарам, то к славянам, собственно буртасы. И только с XVII века по настоящее время край колонизировали в тесном союзе с мордвой русские.
В итоге есть мы — нынешние жители Сурского края, которых нельзя отнести к какой-то одной сопутствующей национальности. Да это и невозможно чисто культурологически. Мордва, проживающая среди татар, поведенчески уже полумордва. Татары, проживающие среди русских — полутатары. Да и русские, проживающие в таком тесном окружении уже не совсем русские…
Так у всех вышеперечисленных национальностей образовывался один общий субстрат — буртасский. Процессы ассимиляции, конечно, были взаимными, но в итоге выживало и корневое начало. Другими словами, каждый житель Сурского края ныне хоть немного, а в душе буртас.
Для полного этнокомплекта в Пензенской области не хватает лишь немного осетин, в венах которых имеется толика буртасской крови.
С другой стороны, конечно, мы буквально не буртасы. Однако общий этнический корень у нас не мордовский, не татарский и не русский. Он — буртасский.
Мы — русские буртасы, мордовские буртасы, чувашские буртасы, осетинские буртасы. И так далее. Мы буртасы потому, что в каждом другом, кроме буртасского этноса, имеется примесь буртасского, а не наоборот. Отсюда и одностороннее тяготение всех национальностей на территории Пензенской области к буртасам как собственному праэтносу.
Другими словами, настоящая история Пензенской области начинается с истории появления на ее территории племен буртас и заканчивается продолжающимся процессом взаимного этнического обогащения всех основных национальностей на фоне буртасского географического оплодотворения.
Из сказанного можно сделать немало практических выводов.
Во-первых, имеются все субъективные (человеческие) основания на то, чтобы расширить территорию Пензенской области до включения в исходную территорию республик Мордовия и Чувашия.
Сюда же должна отойти большая часть Ульяновской области и север Саратовской области с его Ново-Буртасским районом, а также часть буртасского Татарстана.
От Тамбовской области – касимовско-мишарская часть».
Вышесказанное – лишь малая толика квазинаучной полемики, основанной на достоверных результатах археологических изысканий, изучении доступных средневековых текстов, а также на домыслах, хотелках и утверждалках.
В качестве одного из примеров можно упомянуть изыскания на Золотаревском городище и основанную на них интерпретацию и историческую реконструкцию Золотаревского побоища во время татаро-монгольского нашествия.
Лично мне, носящему фамилию Буртаев, трудно понять высокий градус накала полемики по поводу «буртасов». Как следует из моей жизни, я – русский и по языку, и по своим убеждениям… «Русский» – во всем («до мозга костей»).
В качестве одного из примеров можно упомянуть изыскания на Золотаревском городище и основанную на них интерпретацию и историческую реконструкцию Золотаревского побоища во время татаро-монгольского нашествия.
Лично мне, носящему фамилию Буртаев, трудно понять высокий градус накала полемики по поводу «буртасов». Как следует из моей жизни, я – русский и по языку, и по своим убеждениям… «Русский» – во всем («до мозга костей»).