При выпуске десять однокурсников, в том числе и я, были распределены служить на Дальний Восток, в два полка формировавшихся в то время Ракетных Войск.

Пять наших выпускников: Костя Капелько, Володя Скабицкий, Толя Егоров, Женя Курсаков и Женя Неведров уехали в Приморье, в полк, расквартированный на самой границе с Китаем. Когда я служил в управлении дивизии в Уссурийске, то не­однократно бывал в этом полку, хорошо знал расположение гарнизона, но к тому вре­мени все они из полка перевелись на Запад или просто уволились.

В полк, который дислоцировался в Забайкалье, вблизи ст. Укурей (шикарное на­звание!) вместе со мной были командированы Гена Кашехлебов, Саша Семёнов, Володя Остапенко и Лёша Купцов. Я после выпуска отгулял отпуск и в полк при­ехал почти на месяц позже, чем четверо остальных. Лёша Купцов при поселении за­резер­вировал для меня койку в своей комнате, в которой также проживал Гена Каше­хлебов и начальник ГСМ «кадрированной» авиационной дивизии. Основной задачей нашего ГСМщика была еженедельная прокачка спирта между тремя огромными аэро­дром­ными цистернами со спир­том (антиобледенитель, предназначенный для сма­чи­ва­ния крыльев самолетов при полете в район Арктики). Такой еженедельный регла­мент был пред­наз­начен для предотвращения ржавления всей этой спиртовой системы, а для проведения работ был предусмотрен еженедельный «регламентный расход» спир­та ве­сом несколь­ко килограммов («скоко граммов точно» – не помню). Наш або­ри­ген спирт внутрь не употреблял, а к моему приезду и оба моих однополчанина‑одно­кашника ви­деть его не могли. В целях гигиены все мы, кроме Саши Семенова, по­стриг­­лись наго­ло, и есть фотографии, где Саша в шинели и в фуражке, а четверо ос­таль­ных, лысые и голые по пояс, позируют на фоне абсолютно голого, пустынного пей­зажа. В полку я был назна­чен на должность «начальника технической эскадрильи», а в моем подчине­нии оказа­лись Гена с Лёшей, с десяток офицеров-техников и несколь­ко десятков сол­дат с соот­вет­ст­вующим числом сержантов. А также «техника» – для обслуживания.

После Москвы окружающий мир показался в копеечку.

Мы оказались почти в полном безлюдье, вокруг гарнизона на сотни километров вокруг фактически никаких поселений не было. Запомнились поездки (на перекладных товарняках за несколько сот километров –, по тамошним меркам, рядом) для «това­ри­щеских» игр в баскетбол в Балей и Букачачу, поселки специфических шахтеров, рабо­тавших в не менее специ­фи­ческих шах­тах.

Уже весной состоялся выезд баскетбольной команды на ст. Оловян­ная, очень не­да­леко от границы, где проводилось первенство ЗабВО. Это, пожалуй, и всё, что мож­но припомнить об этом гарнизоне, затерянном в забайкальских сопках.

Летом я в составе передовой команды был направлен для подготовки к при­ему полка на новое место расквартирования – в Сучан, разбросанный в долине ре­ки между предгорьями Сихотэ‑Алиня. Куда и перебрался весь полк к началу осени. В этом го­род­ке и исключительно благодатных по своим природным условиям его окрест­ностях (особенно в сравнении с Забайкальем) и продолжилась наша полковая служба.

В Сучане я жил в казарменном доме для холостых офицеров, которых было не­сколько десятков человек, в комнате с Володей Остапенко и Лёшей Купцовым. Горо­док был небольшой, молодежь, включая, конечно, и всех холостых офице­ров полка, концентрировалась вокруг стадиона, танцверанды в парке, а зимой – в Доме культуры горняков. Естественно, что все холостые офицеры были пересчитаны и на­ходились в зоне постоянного мониторинга, а кое‑кто рассматривался под понятным углом зрения. Полковая команда по баскетболу, в кото­рой я капитанствовал, защи­щала спортивную честь города, и мы нередко выезжали для игр в Артем и Находку.

Кроме выпускников Жуковки в полку служили и выпускники Можайки.

После такого вступления можно несколько слов сказать и о моих однополчанах.

С Алексеем Ивановичем Купцовым я был хорошо знаком с первого дня учебы, но первые три года, пока мы были рядовыми, он жил дома, в Москве, и у нас было не­много пересечений. Конечно, мы сблизились, играя в баскетбольной ко­ман­де, а также через наших общих друзей: Майка, Боба, Макса. Еще большему сбли­же­нию способст­вовали не только постоянные игры в баскетбол с Толей Егоровым и Лёвой Марковым, но и активное участие всех вышеназванных в совместных заседа­ниях нашего «клуба». К концу академии все мы очень хорошо узнали друг друга, при­терлись и психологи­чес­ки составляли единую по многим «привязанностям» группу, в которой каждый вносил свою изюминку и был, по‑своему, ей необходим.

Естественно, что в полку Алексей стал моим ближайшим другом, соседом по про­живанию в одной комнате, незаменимым партнером по игре в баскетбол и постоян­ным компаньоном во всех мероприятиях, которые имели место внутри гарнизона и в городе. Сохранилось несколько фотографий, где мы сняты на стадионе, на лавочке у бани «железнодорожной ст. Сучан», на ступеньках городского Дома культуры.

По­скольку городок был очень небольшой, то, даже тогда, когда мы «расходились по де­лам» в раз­ные сто­ро­ны, наши пути‑дорожки как‑то пересекались. Он был в курсе всех моих дея­ний, я был ин­формирован о его похождениях, даже тогда, когда мы, в силу своего вос­пи­та­ния, подробностями друг с другом не делились.
Алексей был «иг­раю­щим тре­не­ром» по префе­рансу у молодых лейтенантов из Серпуховского и других учи­лищ и пользовал­ся у них непререкаемым авторитетом.

После моего переезда в Уссурийск и его перевода в другой полк, под Арсеньев, мы виделись очень редко. Но так случилось, что я месяца два в Уссурийске следил за его не простым процессом увольнения из армии и провожал его в Москву навсегда.

Другой мой «сокамерник» по казарме в Сучанском гарнизоне, Владимир Вален­тинович Остапенко, в академии жил с нами за стенкой, в со­седней комнате, и, конеч­но, мы были хорошо знакомы. Но, несмотря на постоянное броуновское движение меж­ду двумя комнатами в общежитии, у нас с ним были только учебные или чисто общест­венные точки соприкосновения. Мы оба были членами ком­сомольского бюро курса и вместе с другими «активистами» под водительством наших курсовых секретарей изо­бра­жали ком­сомольское рвение: об­суждали «текущие задачи», состав­ля­ли «планы ра­бо­ты», разбирали персональные дела, занимались другими рутинными мероприятиями.
Фактически в полку мы с Володей заново притирались друг к другу, знакомились с нашими привычками, привыкали к стилю повседневного поведения в течение суток, изучали привязанности и пред­поч­тения.

Несмотря на «видимую» коммуникабельность, уступчивость уговорам, внешнюю готовность участвовать во всех, даже заведомо глупых и бессмысленных задумках, Володя всегда жестко контролировал все свои поступки. Я не помню, чтобы его мож­но было обмишулить или вовлечь во что‑то, что не соответствовало его убеждениям или представлениям. Володя прекрасно учился в академии и, несомненно, с первого дня службы в полку планировал свои действия для кардинального изменения про­фес­сии. Он был в штате какого‑то другого подразделения полка, и в личное время о слу­жеб­ных делах мы практически никогда не говорили. Я не помню, чтобы он, даже нам с Алексеем, рассказывал о своих планах, способах или методах демобилизации.

Всё время, пока он служил в полку, вплоть до его откомандирования в Кур­чат­ник, мы, трое однокурсников, прожили душа в душу. Я не помню ни одного, ни еди­ного эпи­зода, когда бы мы поругались, повздорили или даже «просто обиделись» друг на друга. В нашей повседневной жизни, в комнатном «быту» было полное согла­сие, ува­жение «не своих привычек» и невмешательство в «не свои дела». Возможно, что Воло­дя был более собран, более целеустремлён, внутренне дисциплинирован, чем мы с Алек­сеем. В «городских делах» с Володей Алексей и я (я‑то, уж точно) не пересека­лись. Но в нашей казарменной «камере» втроем мы вели задушевные разговоры, нам было о чём поговорить, и наша болтовня была некоей отдушиной, компенсацией за нашу отдален­ность от столь желанных нюансов и преимуществ московской жизни.

Я был в частых разъездах, и после одного довольно продолжительного отсутст­вия в полку вдруг узнал, что Володя уехал «на Запад». Никаких подробностей его от­командирования или комментариев в полковой общественности по этому поводу я не помню. Возможно, что ни­кто ничего по этому поводу и не разнюхал. К тому же Воло­дя очень скромно, «пристойно» вёл себя в гарнизоне, и сообществу «младших офи­це­ров» его пер­сона была «до лампочки». Как в анекдоте о ковбое Джо, который уехал в пре­рию, и его никто не мог найти… Потому что на фиг он кому был нужен.

Обоих моих однополчан за их личные качества очень уважает моя супруга (мож­но сказать: любит). Оба приняли участие в судьбе моего младшего сына: Алексей был его «крестным отцом», а Володя – его научным руководителем в аспирантуре.

Если с Алексеем и Володей я в полку общался ежедневно, круглые сутки, то с двумя другими однокашниками мы встречались не каждый день.

Гена Кашехлебов, один из двух москвичей нашего отделения, в академии был «козлом отпущения» за грехи «молодости», в том числе и за те, к которым он не имел никакого отношения. Воспитание он получил в Марьиной роще, а потому проявлял элементы анархизма, допускал опоздания, «невыполнение распорядка дня», не всегда был готов к экзаменам в нужной степени и все такое прочее. Б.А., обращаясь к отделе­нию, независимо от причины его сентенции, часто начинал словами: «Опять Вы, Ка­ше­хлебов…» За действительные или мнимые провинности Гена даже какое‑то время был лишен свободного выхода в «город» и проживал в нашей «казарменной» комнате.

Постоянно попадая в ситуацию «без вины виноватого», Гена получил псевдоним: Шура Балаганов. Для нас Гена был хорошим и верным товарищем, компанейским, всегда го­то­­вым к совместным действиям.
В полку Гена сам блестяще изучил все схемы подготовки изделий к старту, был самым квалифицированным оператором и часто выступал в роли инструктора. На по­ли­гоне в Приморье именно он сидел за пультом и обеспечивал пуск в район Камчатки.

В Сучане он женился. На его свадьбе я не был, но оказалось, что его невеста бы­ла мне знакома. Она играла в волейбольной команды Сучана, с которой наша баскет­боль­ная команда ездила на соревнования в другие города и всех игроков кото­рой мы, конеч­но, знали. Уехав в Уссурийск, я потерял связь с ним, а после отъезда в Москву больше с ним не встре­чался. К сожалению, на москов­ских встре­чах курса он не появлялся.

С пятым нашим однополчанином, Сашей Семеновым, я так же, как и с Володей Остапенко, прожил в одной академической общаге все пять с половиной лет. Он жил в соседней ком­нате, но близки мы не были – наши увлечения не совпадали. Во время вой­сковой стажировки в Острове наши койки в общежитии оказались рядом, и мы ино­гда пикировались с ним. Он в шутку называл меня «Сарко Фаркой», а я говорил, что он – самый настоящий «коала». Саша много читал, к спортивным увлечениям, мяг­ко го­во­ря, относился индифферентно, любил вкусно поесть и имел привычку курить.

В Сучане, в начальный период постановки полка на дежурство, ему была пору­че­на координация и обеспечение топографических работ, которые проводились в тайге, в предгорьях Сихотэ‑Алиня, для привязки полковых сооружений. Поскольку он был внут­ренне, по своему характеру, крайне инертен, то, по моему мнению, вся инициа­ти­ва в его сближении с одной из топографинь принадлежала именно ей. Деться ему было некуда: кругом тайга, одна тайга. На их свадьбе я не был, а его жену никогда не видел. Не имея жесткого настроя радикально изменить что‑то в своей жизни, Саша остался служить в Забайкалье. В Москве Сашу я не встречал.

С четырьмя однокашниками из соседнего полка в Приморье я не виделся, хотя оба полка были в составе одной дивизии. Два Жени (Курсаков и Неведров) быстро пе­ре­ве­лись на Запад, а Толя Егоров и Володя Скабицкий быстро уволились. О Толе я упоми­нал неоднократно. Последнюю (и очень важную) услугу он оказал мне, когда был уже в Харькове, на фирме Айзенберга: пролоббировал не только написание, но и своевре­мен­ную высылку отзыва на мою кандидатскую диссертацию.

Костя Капелько перевелся в третий полк нашей дивизии, под Арсеньев, в вер­ховья Уссури, зажатой сопками, которые были покрыты кедровыми соснами. В тот же полк вскоре перевелся и Лёша Купцов. Под Арсеньевым я встречался с обоими. Алек­сей и я провожали Костю из полка в адъюнктуру Дзержинки. Через три года после Кос­ти туда же был принят и я, но на другую кафедру. Костя после защиты кандидат­ской дис­сертации поработал в Серпуховском училище, а затем перевелся в Москву, в Дзер­жин­ку. Через какое то время судьба распорядилась так, что на несколько лет мы с Кос­тей стали коллегами: преподавали на одной кафедре, а наши столы стояли рядом.

И несколько штрихов о своей службе-жизни в войсках.

В Забайкалье и на Дальнем Востоке я прослужил 7 лет: только в одном полку, а затем перешел в инженерную службу дивизии. За эти 7 лет вместе с полком, а затем с дивизией сменил 4 гарнизона: Укурей (Забайкалье), Сучан, Уссурийск, Манзовка, а так­же много помотался по окрестным городам и весям: Хабаровск, Благовещенск, Влади­восток, Ванино, Находка, Арсеньев, Гродеково…

В Уссурийске женился, там же родился мой первый сын. Из Уссурийска часто выезжал в полки, но, как я уже сказал выше, к этому времени практически все мои однокашники уехали на Запад.

Последние, кого я провожал из Арсеньева, были Лёша Купцов и Костя Капелько.
Конечно, бывал на Тихоокеан­ском побережье, но вдоволь накупаться в море не дове­лось. В Ванино температуря моря летом ниже 10о, во Владивостоке и Находке был неоднократно, но по делам или проездом. Лишь одно лето провел на берегу моря в палатке – в бухте Шамора, под Владивостоком. В то время там был летний лагерь суворовского училища, где вела занятия моя жена (вместе с другими педагогами учи­лища). Начальник училища, генерал, называл меня уничижительно студентом (был я тощ и смотрелся раздетым на берегу моря несолидно и непрезентабельно), но после нескольких игр в преферанс стал относиться ко мне с большим почтением.

Постепенно «чисто армейская служба в отдалённых гарнизонах» исподволь на­чинает оказывать на любую, даже очень устойчивую личность свое разрушающее вли­яние. Предельная замкнутость жилого городка, отсутствие каких‑либо личных отду­шин – в неслужебное время. Однообразие строго установленных регламентов, проце­дур и служебно‑аппаратной (чисто бюрократической: отчеты, отзывы, доклады, указа­ния, письма – «На Ваш исх. № докладываем…») работы оказывает свое отуп­ляю­щее воздействие. Некоторые коллеги ударяются в «излишнее употребление спиртных на­пит­ков». Кое‑кто думает только об очередных воинских званиях и связанных с этим перемещениях по службе, штатном расписании и т.п. Озабоченным по женской линии с упоением и несуществующими подробностями перемывают кости в утренних оче­ре­дях в единственном магазине и пытаются про­мы­вать мозги в политорганах.

И быт, и, тем более, перспектива вечной службы в гарнизоне заставили меня пред­принять достаточно решительные действия. Примеры Кости Капелько и Володи Гай­денко, которые успешно поступили в очную адъюнктуру Дзержинки, оказали на меня стимулирующее влияние. В целом начальство относилось ко мне добро­жела­тель­но, а некоторые, «желая мне добра», говорили: «На хрена тебе та головная боль, пере­ходи на эту, или эту должность – будешь майором, а потом и подполковником…»

А я, подав соответствующий рапорт и написав заявление в Дзержинку, стоял на сво­ем. В конце концов, мой начальник (главный инженер дивизии) и кадровик поставили воп­рос ребром: либо мы «тебе даём майорскую должность», либо ты едешь на экза­ме­ны для поступления в адъюнктуру с непредсказуемым исходом, но остаешься на ка­пи­тан­ской должности. Семь лет «службы в войсках» сформировали и заострили мои по­мыс­лы: «в гробу я видел ваши майорские звездочки» – и уехал сдавать очередной тест, который, прямо сказать, был тяжелым.

Но закончился успешно – я в Москве.